Собрание сочинений в шести томах. Том 5 - Юз Алешковский

Как только он запел, я буквально завыл от глубины чувства и слинял в гастроном, чтобы впасть в закономерную грусть щадящего запоя. Вот что такое реальное, думаю, и круглосуточно звучащее бессмертие. Работу почти забросил, пью и слушаю, слушаю и пью – словом, как по анекдоту, веду жизнь в искусстве.

Тут заявляются мои авторитетные покровители с очень сложным и уголовно наказуемым заказом от группировки. Но кинуть своих благодетелей и отказаться от того заказа я не мог. Не мог. Это все равно что сказать в свое время Андропову: да пошел ты на хер вместе со своей больной почкой, не поеду я шпионить ни в какую заграницу, у меня и на родине рыло в шоколаде.

Меня с ходу замочили бы. Я и ответил, что все будет как в мавзолее, верней, никто из широких ментовских масс и из родственников не въедет, что тут к чему и кому отдают последний долг родственники, друзья и сослуживцы. О сущности заказа – позже.

Я ведь из-за песен буквально не просыхал. Поишачу – иду с бутылкою в кусты, к могилке, где ниша у меня образовалась в аромате хвойно-хризантемовом во глубине подножия горы венков. Короли эстрады приелись, может быть, поэтому и пить я начал без закуски. Слегка глотну, врубаю очередную кассету Владимира Семеныча и погружаюсь вместе с Серым в душераздирающе-откровенную правду почти всей нашей совковой жизни. Там же, в цветочной нише, и оставался на ночевку в связи с невозможностью дальнейших телодвижений к троллейбусу. Так я продержался до девятого дня.

И вот что вышло на девятый день из всего этого поминального мероприятия.

Влетает в уборную просто-таки нагло огнедышащий ящер в лице гендиректора кладбища. В руках у него – с корнем вырванный из могилы Серого тот самый магнитофон «Сони».

Ну как мне было не воскликнуть с полупьяным умилением: «Вечная, господа, слава японской радиотехнике!» Я и воскликнул, потому что Владимир Семеныч Высоцкий продолжал в бошке у меня умолять коней, чтобы они чуть помедленнее, понимаете, чуть помедленнее, кони…

Влетает, значит, гендиректорская и коррумпаторская рожа и орет: «Твоих рук дело? Колись, проказа уголовно-процессуальная!»

К подобному хамству я тоже отношусь более чем скептически, но все же с мягкой отвечаю усталостью, что всего лишь самозабвенно ввел в наш сектор новый вид культурного обслужи-вания завещаний населения и лично вам, Вячеслав Омарыч, было мною на пятый день отстегнуто выше Ленина, который, извиняюсь, стоит на Калужской площади. И с безымянной этой минуты никому, говорю, не позволю плевать в родное удостоверение профсоюза погребальных работников – НИ-КО-МУ! За нанесение таких обид я ведь в состоянии наебнуть по вашей падлючьей физии импортным, понимаете, разглаживателем морщин!

А он все бакланит и противоречиво бесчестит артиста своего дела, то есть лично меня: «Ни на одном кладбище нашей Родины ноги твоей больше не будет, подонок… ты, сукоедина, всех нас ЗАФИТИЛИЛ на хуй!»

Об основных эпизодах дела могу показать следующее: понесся там у нас настоящий Николай Васильевич Гоголь.

Гендиректор приглашает меня полюбоваться панорамой происшествия, трагически изменившего мою судьбу с одной уголовной статьи на другую. Подходим к могиле Серого, а там стоят две автомашины. На борту одной написано «Мосфильм», на другой «Фитиль». Само собой, везде полно ментов, ОБХСС и молчаливых людей в длинных макинтошах. Я, естественно, ничего еще не понял, но, цензурно выражаясь, буквально обомлел.

Произошло же следующее: какая-то старая чекистка в порядке шефства привела два отряда старшеклассников к урне с прахом какого-то соратника железного Феликса. Это было, кажется, на седьмой день Серого и, кажется, на четвертый моей духовной грусти в запое. Ну, проходя мимо Серого, все эти комсомолы присели вдруг на примогильные скамейки, и их моментально заворожил гений Владимира Семеновича, а затем юной Аллы Пугачевой и других корифеев микрофона, обожаемых народом. Мумия начинает тащить молодежь к урне чекиста, а молодежь справедливо посылает ее за «Байкалом» и вафлями «Чудо-юдо», выпускаемыми «теневой» экономикой Марьиной Рощи.

Короче говоря, письма в нашей стране идут долго, а доносы доносятся гораздо быстрей молниеносных телеграмм. Мумия сигналит в органы, в газеты, в министерства и с ходу вламывается на прием к Сергею Михалкову, который официально являлся дядей Степой, первым и вторым гимном, а по совместительству – «Фитилем». «Фитиль» уважаю, но мумия наплела ему страхов про Высоцкого и Пугачеву, фитилеобразно, по ее словам, то есть безостановочно воспевающих прямо из свежей могилы чувства и мысли, порочащие кровь, пролитую, не побоюсь сказать, за огромный дефицит колбасы и масла на душу населения. Кроме того, доносит стерва, все это является нарушением тишины покойников и издевательством над безутешной слезой нашей идеологии.

Если бы я тогда заметил чекистскую мумию, то безусловно раскинул бы темноту с чернотой. Но я в тот момент, видимо, дремал с залитым глазом посреди венков и букетов или же халатно выполнял в высшей мере секретный заказ авторитетных покровителей. Идем дальше.

Гендиректору – что делать в тот моменто мори? Он ведь являлся номенклатурой горкома партии в деле распределения особо престижных могил, находившихся на кладбищах, перенаселенных различными покойниками. Держа знамя, перешедшее в его взяточные руки с другого кладбища, он безуспешно пытался соблазнить «Фитиль» перспективой будущего обеспечения основного персонала «Мосфильма» самым замечательным пейзажем во вверенных ему могилах. Но сцена под-купа со всеми словами и надрывными клятва-ми в неповторимости подобных безобразий была надежно зафиксирована соратниками дяди Степы и Гимна в работе над очередным «Фитилем».

Естественно, ОБХСС не дремлет и с ходу оккупирует контору с документами. Ну и захватывает с собой гендиректора, который успел задержать более чем красноречивый взгляд на моей виноватой фигуре.

В итоге родственники и кирюхи Серого двигают мне фуфло на весь остальной сертификат, поскольку я их, выходит дело, кинул. Возникают они и говорят, что, по слухам, я устроил на могиле святотатство ОБХСС, на много дней нарушил завещание и оставил могилу Серого, да и его самого, без звукофикации любимых песен. Каково ему, спрашивают, там лежать под карканье ворон? Это раз. Во-вторых, с меня еще причитается за сломанный «Сони», но можно и рыло ярко начистить за такое бездуховное обслуживание мертвого населения.

В результате переговоров мы дипломатически распили пузырь «Посольской». Я сказал, что неигранные кассеты отныкали менты, и навеки зарекся озвучивать умерших любителей песни и романса. Дал обещание купить в комке новый магнитофон и возобновить око-ломогильное озвучивание знаменитых песен, сначала Владимира Высоцкого, потом других сочинителей и исполнителей, продолжающих жечь мелодиями и тестами слов сердца всех простых людей доброй воли.

И вот тут-то, задолго до широкоэкранности крокодильского «Фитиля», начался финал моей блестящей кладбищенской карьеры. Секретный заказ авторитетов я хоть с трудом, но все-таки успел закончить в срок.

В субботу прибывает к нашему моргу общая группа близких людей обработанных мною умерших лиц двух охлажденных фигур и целый оркестр.

Он целиком был собран из алкашей прославленных музколлективов Отечества, вечно компрометируемого подавляющим большинством его граждан. В тылу всей этой скорбящей группы передвигался поддатый батюшка в полуштатской полуризе, ибо случайно арестованный гендиректор развел тут у нас передовой атеизм, зверски половиня заработки основных религий человечества и мелких сект. Причем большую половину он отныкивал для себя.

За березами главной аллеи на процессию давил косяка представитель авторитетных заказчиков, с которыми я втихаря имел дело. Самих авторитетов, благодетелей моих, я не увидел, но мне это было и ни к чему. Сделав свое дело в состоянии бодунового пессимизма, стою себе в сторонке. Предвкушаю расплату в виде второй половины бабок за целый ряд дерзких художественных качеств гримокосметики. Хоть как-то, надеюсь, скомпенсируется потеря сертификатов из-за проклятой чекистки и дяди Степы и самозабвенно мечтаю все о той же нежности в области промежности.

Известное дело, вскоре начались наши русские рыдания, еврейские стоны, похоронные марши немецкой и польской национальностей, засып гробов кавказской ботаникой – не похороны, а просто конец света и так далее. Когда повезли трупы к могилам на электрокарах, представитель авторитетных заказчиков, подобно Штирлицу, скользнул мимо, перепулил в мой карман остальные бабки и начал было сваливать с места моего перелицовочного преступления против личностей покойников.